Музыка – это зеркало жизни и учебник гуманологии
С известным композитором Тиграном Мансуряном побеседовал журналист Ованес Айвазян
«Для меня писать нузыку – не труд. Это и не самовыражение. Это – я. Я живу…»
Т. М.
– Г-н Мансурян, от имени тысяч читателей «Арменпресс» – ваших поклонников, поздравляю вас с юбилеем. Попытаемся перелистать наиболее значимые страницы вашей насыщенной биографии и в какой-то мере оценить их, подытожить сделанное и предстоящее, прожитое и то, что ждет впереди… Можем ли мы считать репатриацией главнейшее событие вашего детства – возвращение на родину вашей семьи, а с другой стороны – смену мирного, теплого Бейрута на послевоенный полуголодный и холодный Артик, Пемзашен…
-Осенью 47-го мы очутились всей семьей в селе Пемзашен Артикского района. Через снега я дошел до школы. Я был потерянным мальчиком, утратившим все ориентиры. До этого я не видел стужи и снега, послевоенного голода, глухой деревенской среды. Подошел к одинокому зданию школы. Понурив голову. Вступил на лестницу, прошел по ступеням, после третьей была дверь, ведущая в школьный коридор. Я зашел. Когда глаза привыкли к мраку, на стенах я увидел портреты. Предполагаю, что это были портреты Маштоца и Абовяна, Пушкина и Туманяна и им подобных… Через несколько секунд я отвел взор от их лиц – не могу назвать свои чувства программой, однако этот миг стал началом устремления в мир подобных – иных людей. Это не было началом дороги славы, это был для меня выход из тяжелой действительности, в которой я очутился. Этот эпизод всегда со мной, я запомнил эти несколько мгновений чрезвычайно ясно, они могут проснуться во мне в любой момент. С высоты прожитых мною с тех пор более 70 лет, этот мистический миг представляется мне неким откровением. Это должно было стать первым шагом на моем долгом пути, как озарение свыше. Эти несколько мистических мгновений в коридоре школы – каждый мой день, когда я просыпаюсь в мире Комитаса, Чаренца и других дорогих мне имен. Каждый день начинается с общения с этой семьей.
– Ваше первое соприкосновение с музыкой. Вы часто повторяете, что не имеете начального музыкального образования: нотам, сольфеджио обучились самостоятельно. Затем – Ленинаканское музыкальное училище, Ереванское музыкальное училище имени Р.Меликяна, консерватория имени Комитаса. Как зародилась в вас любовь к музыке?
-Я был очень мал, выходил из нашего бейрутского двора на улицу, шел к бакалейной лавке. По дороге было окно одного из наших соседей, откуда по радио звучала песня. Я шел через эту песню. Из другого окна звучала другая музыка, так – по пути к лавке, я шел через одну песню к другой. Возвращался я также дорогой песен: некоторые из этих песен я помню до сих пор – с мелодией, словами. Песня была и у нас в доме: мой отец с успехом пел на армянских сборищах в Бейруте. Шестью членами нашей семьи мы жили в атмосфере музыки – дома мы пели, вне его – слушали чужую музыку. Так же преданно мы относились и к армянской речи. Затем приходили выживание, юмор, обязанности, труд. Это был обыкновенный армянский дом, живущий традициями. Музыка сопровождала нашу жизнь, самобытно и непривнесенно извне. Как мы – шестеро, любили друг друга, так и все вместе мы любили музыку. Я и сейчас смогу спеть колыбельную своей матери, она и сейчас волнует меня,- слова «Спи, малыш, спи..» из уст матери. Очень волнующе… Ох…
– «Для меня писать нузыку – не труд. Это и не самовыражение. Это – я. Я живу…». эти слова вы сказали почти сорок лет назад в беседе со мной. Как вы ответили бы сегодня на тот же вопрос – что для вас значит музыка?
-В течение долгих лет, которые я прожил с музыкой, я столькому научился у нее! Научился открывать себя… открывать себя послойно, познавать качества человека, ведущие к искусству звуков, их внутреннюю стабильность, крепость, хрупкость, сдержанность, целомудрие и прочее. В начале они воплощаются гармонией горсти звуков, доходя до драматургической конструкции и целостной композиции. Гуманный смысл этих ценностей стал для меня более познанным, когда я стремился оформить их в музыке. Если хотите, музыка – это зеркало жизни и учебник гуманологии, написанный классиками Запада и Востока, слугами нашей церкви… Когда я на стекле живущей во мне тишины царапаю познанную мною гуманологию, иду дорогой самопознания – познавая человека… в другой раз мы обсудим и вопросы красоты…
– Которое из ваших произведений вы считаете первым серьезным? «Партиту», которую написали еще в студенчестве, айрены на слова Кучака (1967)?.
–Пусть решают время и слушатель. «Партита» стала для меня важным рождением. Через 2 года родились «Четыре айрена», они были другими. В первом случае была энергия сконцентрированного звучания, в айренах – густые и ослепительные нюансы армянского. Недавно мне попались строчки Исаакяна: «Армянский язык – маскулинный, благодаря своим многим согласным»։ Какой смысл для музыканта, живущего в армянском! Хотя бы наши певцы и певицы могли четко произносить в своем пении согласные!! Если бы они были в состоянии взрывать их – утверждая мужественность армянского языка!
– Маэстро, в вашем творчестве вы часто обращались к армянской и всемирной литературе. У вас есть вокальные циклы на слова Шнорали, Туманяна, Исаакяна, Теряна, Чаренца, Лорки, К.Заряна, Давояна, вы написали балет на сказку Андерсена «Снежная королева». Вы – автор гимна на латыни, прозвучавшего на саммите христиан в Австралии, ваш«Реквием» также звучит на латыни. Ваша связь с литературой незыблема, и не только как яросгного книголюба.
-Стихи писать я начал еще во втором классе. Да простится мне – эта вредная привычка сохранялась до 1969 года, когда мне исполнилось 30 лет. В эти годы я писал музыку с преодолением больших затруднений. И в один из дней я сказал себе – стихи ты пишешь мгновенной вспышкой, пишешь – и говоришь: вот и все! Я сказал себе в тот день: «Другие парни твоего возраста с преодолением больших затруднений пишут стихи – как ты пишешь с преодолением больших затруднений музыку. Прекрати эту вредную привычку легкого стихотворства: пусть этим занимаются другие, которые более умелы в поэзии, как ты в музыке. Так что, пусть они пишут стихи, а ты – музыку». Я разорвал все свои стихи, освободился от этого, и более к этому графоманству не возвращался.
Книга – всегда в моей руке, всю жизнь я был фанатичным читателем. В детстве я читал всю ночь, потом шел на уроки как пьяный, я любил жить в реалиях книги. Русский я выучил довольно поздно. В 17 лет я поступил в Ереванское музыкальное училище имени Р.Меликяна, где оказался в среде русскоязычных парней и девушек моего возраста. Русский был в те годы языком, принятым в музыкальной среде. На армянском было всего 4-5 книг. Я был вынужден выучить русский. Прочел томик Хэмингуэя – местами понимая, местами – угадывая, более – не понимая. Так постепенно открывались передо мной двери русского языка. До английского, к сожалению, я не дошел. Много читал иностранных авторов, имею собрание журнала «Иностранная литература» за многие годы. Недавно обнаружил, что поверхностно знаком с Чеховым. Сказал себе: «Нельзя уйти на тот свет, не зная достаточно Чехова». Сейчас я в курсе – какая острая полемика есть между прежними и нынешними чехововедами. Девушка из Майнца, с матерью которой я был близок, так и не вышла из своего подвального этажа, когда мы с женой навестили их. Мать сказала – она читает, каждую книгу по 2-3 раза. Я глубоко уважаю ее – которую так и не увидел. Сейчас редко бывает, чтобы я удовлетворился однократным прочтением книги.
Армянский я люблю настолько, что иногда говорю: «Я – музыкант армянского языка». Я сказал, что кучаковские айрены я пел еще в студенчестве. До сих пор со мной удовольствие тех лет – от звучания айренов, акцентов и звона согласных. «Քանի քո քովեդ գնացի…»։ – посмотрите, какие звуки«ք» – как падающие сверху камни! Это не туф – это камни-самцы! Я смог положить на музыку 14 молитв из ряда Нерсеса Шнорали «Հավատով խոստովանիմ» («Исповедую с любовью»), не знаю – смогу ли довершить оставшиеся 10, не знаю – смогу ли написать, с удовольствием спел Багдасара Дпира. Хотел бы, чтобы в моей фонотеке было больше песен на его стихи. Шесть стихов Туманяна стали хоровым циклом, были годы, которые я прожил с Теряном, спел его 6 стихов. До Исаакяна я добрался очень поздно. Из сольных и хоровых номеров на его стихи можно составить концертную программу. Долго общался с нашими современными писателями. Незабываемо общение с Костаном Заряном. На его стихи я написал несколько песен. Был увлечен Севаком, много раз пытался написать на него музыку – не получилось… Я хотел петь свое – его стихи не хотели. Однажды я подумал: «Может, моя неспособность – от чрезмерной маскулинности его стихов, несклоняющихся к напевности». Был очень близок к Амо Сагяну, наши дома стоят напротив на улице Агаяна. С моего балкона на пятом этаже я смотрел на его балкон на пятом этаже: сейчас я есть, а его нет уже много лет. Сделал с ним цикл «Песни заката» из 4 песен. Ему песни понравились, о чем он позже писал.
Знаю многих из современных писателей, многих очень люблю. Дружил бы с ними теснее, однако – думаю, что они птицы своей стаи, мне нет там места. Не знаю – кого я люблю больше: сегодняшних музыкантов или сегодняшних писателей, живущих в Ереване? Иногда мне кажется, что тот юноша, что писал стихи, все еще живет во мне и следит за чудесными сегодняшними поэтами.
В эти дни будет отмечаться мое 80-летие, и я сказал организаторам юбилея: «Ожидаю двух концертных вечеров: один – на стихи Исаакяна, другой – на стихи Чаренца. Остальное решайте сами».
– Почти каждое ваше новое произведение становится явлением после первого исполнения. Притом, и из числа детских песен, музыки к кино, театральным постановкам. Тем не менее, смогли бы вы назвать одно-два своих лучших произведения – с кратким комментарием?
– Бывало, что мне нравилось что-то из старых произведений, однако я не слушаю свою музыку. После пары минут я сбегаю. Однажды мне попалась мысль Стравинского о том, что свое произведение интересно при его создании, затем – уже нет. То же самое говорил Лутославский. Один из моих друзей-армянских композиторов имел привычку ежедневно прослушивать одну-две из своих вещей. Мысленно я говорил ему: «Слава твоему аппетиту к самодовольному удовлетворению».
Сейчас – смотрите: я говорю, что мне понравится то мое произведение, которое нравится вам. Недавно в Ереване побывал английский скрипач Левон Чилинкирян. Много лет назад по его просьбе я нашисал произведение, которое никогда не слышал – ни в живом исполнении, ни в записи. Он включил его в программу ереванского концерта. Я беспокоился – вдруг я опозорюсь в результате встречи с плодом 25-летней давности. Во время репетиции я внес несколько правок, произведение прозвучало на концерте, и я не опозорился. Мое блудное произведение вернулось через долгие годы домой, это было радостью для меня.
– Однажды вы назвали развал СССР исполнением своей самой большой мечты. Однако в советские годы ваше недовольство режимом, кажется, не столь уж выражалось – вас среди диссидентов не было. Или я ошибаюсь?
– Сейчас я стыжусь того, что считал это исполнением своей самой большой мечты. Но в те годы подобных мне называли «Одноногий диссидент»,- так называл себя и нас Левон Нерсисян. Развал СССР очень тяжело пережил Грант Матевосян. Не хотел бы долго говорить по этому болезненному вопросу. Развалилась целая империя. Повсюду – боль и утраты. Были и безобразия и войны. Оставим в стороне меня и мою музыку. Самое важное и радостное – Арцах обрел независимость.
– В годы независимости Армении ваша музыка завоевывает новые рубежи. Иностранные заказы, исполнения в американских, европейских, азиатских залах, записи на лучших мировых студиях (Германия, ECM): дважды номинирование на Грэмми. Впечатление, что среди нас нет особого интереса к серьезной музыке. Время для международно признанных «Реквиема», коцертов, сонат еще впереди. Слушатели уже 4 десятилетия как восхищаются музыкой к «Кусочку неба»…
– Эх, есть хотя бы эти несколько мелодий, которые приносят облегчение слушателю. Мы проходим трудные времена. К предыдущему вопросу могу добавить – ведь в советские времена не было бы всех этих записей и концертов? Слава богу, сейчас они есть. Давай не будем добавлять к этому нытья. Все, что есть – хорошо.
– Один из известных российских композиторов – ваш друг Андрей Волконский, сказал: Мансурян – больше француз, чем немец. Как это понимать? Какие слои есть в этой оценке?
– В армянской музыке, особенно, комитасовской, есть полнота звукового цветомыслия, свободное дыхание пейзажа столь же ощутимо присутствует и в классической французкой музыке. Для меня важен еще один пункт: армянский язык – как и французкий, обладает четкой системой акцентирования, всегда на последнем слоге. Русский, немецкий – в них акцент бродячий, не будем говорить о других языках… по моему глубокому убеждению, эта система оказывает большое влияние на музыкальное мышление. Ведь язык основан на 2 якорях – мысли и звуках. Теоретики используют для этого 2 термина – «семантика» и «фонетика». Для формирования музыканта – наряду с другими, важен фактор языка, на котором он рос.
Моя самая любимая европейская опера – «Пеллеас и Мелизанда» Дебюсси. Когда немец Рихард Штраус решил написать свою очередную оперу на французском языке, он обратился к Ромену Роллану за советом – какому французскому композитору следовать при введении французского языка в музыку? Ромен Роллан назвал именно эту оперу Дебюсси.
Долгие годы я предпочитал цикл из 64 песен, созданный Дебюсси на основе французской поэзии, я уже не говорю об инструментальной музыке Дебюсси, Равеля.
Но я обращал внимание не только на музыкальную Францию. Рад, что вы упомянули в своем вопросе моего друга Волконского…
– Какой подарок вы готовите сами себе к юбилею? Может, это новое произведение? Если так – то что вы пишете?
– Мне кажется, что вот уже который раз я дошел до порога обновления. Не знаю – откроется ли новая дверь? Если да – то хотел бы, чтобы путеводной нитью для меня стала космическая мелодия «Խորհուրդ խորին» (Глубокий завет). («Знаешь эту мелодию?,-спрашивает композитор,- это пролог к «Литургии» Комитаса»,- говорит он и напевает отрывок).
– Как вы относитесь к всенародной любви, окружающей вас, к славе, наградам, званиям, премиям, кажется, к вашему 75-летию вам предложили самому выбрать государственную награду, и вы – наполовону в шутку, ответили: «Я уже удостоился всех наград, ничего не осталось, что бы вы могли мне вручить». И вам не дали награды. На самом деле, у вас нет высшей награды Армении – звания Национального героя…
-Считай, что ты уже дал его мне, и я считаю, что отныне я – герой. Благодаря перечисленным тобой знакам внимания, я и на улице чувствую себя так же спокойно, как и у себя дома. это особенно важно для меня – уже который год живущего в одиночестве.
– Сергей Параджанов назвал вашу музыку к фильму «Цвет граната» гениальной. Слово «гениальный» в адрес ваших этих произведений я слышал и от известной виолончелистки Наталии Гутман, дирижеров Эдварда Топчяна, Роберта Млкеяна, от вашей сестры – певицы Аракс Мансурян, от других. Так думала и ваша жена – музыковед Нора Агаронян, одна из лучших в республике, но не говорила вслух. Я и сам – да простится мне моя нескромность, так говорил неоднократно о ваших произведениях. Как вы относитесь к подобной оценке?
-Однажды я принимал участие в передаче, посвященной одному из моих друзей из мира искусства. До начала передачи ее герой – мой старший товарищ, попросил меня, прошептав на ухо: «назовешь меня гением». Каким красивым ребенком был он в этот момент! Я исполнил его просьбу, назвал его гением, он услышал это, однако в записи редактор убрал это слово, и все равно – мой старший товарищ является для меня гением.
– Благодарю. Хорошего вам здоровья, новых творческих успехов, долгих лет жизни – во славу нашего искусства.
-И я благодарен за приятную встречу и беседу.
