МИД МЭН

Министр иностранных дел Сергей Лавров рассказал Esquire, почему политическая ситуация сегодня хуже, чем во времена Рейгана, как он держит удар последние 23 года и о чем думает, когда переговоры заходят в тупик.

***Примечание: предположительные вопросы армянской делегации про Карабах, Турцию и МГИМО являются авторским вымыслом. Как и предположение о том, что Лавров носит дома спортивный костюм.

Громадина Ил-96 очень плавно для своего размера приземляется в аэропорту Ханеда в начале восьмого утра. Японская сторона быстро подает трап, и заспанные журналисты выстраиваются в очередь, чтобы быстрее покинуть салон, в котором они провели последние десять часов. Но никого не выпускают.

«Пассажир на борту?» — довольно громко спрашивает в гарнитуру сотрудник ФСО. Через несколько секунд ему отвечают: «Пассажир выходит». И еще чуть позже: «Пассажир вышел». После этого дверь салона, наконец, открывается, и журналистов выпускают. Спустившись, мы еще какое-то время стоим под крылом самолета, ожидая, пока «пассажир» покинет территорию аэропорта.

Это практически голливудская сцена: над бетоном взлетной полосы утреннее токийское марево, в котором очень четко различимы автомобиль российского посла и несколько машин с сопровождающими лицами. Фэсэошник на переднем сиденье сосредоточенно смотрит в окно на застывших рядом японцев. Процессия терпеливо ожидает начала движения, но ничего не происходит.

«Пассажир» (мне достаточно хорошо его видно) сидит на заднем сиденье посольского лимузина и говорит по телефону. Минут пять или десять. В Токио семь утра, в Москве — час ночи. Через час начнутся российско-японские переговоры. В это время так долго «пассажир» может говорить только с одним человеком — президентом России.

«Пассажира» зовут Сергей Лавров. Он служит министром иностранных дел Российской Федерации. Послезавтра у него день рождения, который он встретит на борту все того же Ил-96 по дороге назад в Москву после переговоров с Японией. Журналисты подарят ему футболку с его же портретом.

В ОДИННАДЦАТЬ УТРА представителей СМИ пускают на короткий «подход» к столу переговоров Россия – Япония. Лавров выглядит так, будто провел последние десять часов в спа, а не в салоне самолета, – он неправдоподобно, вызывающе свежо выглядит. Точно так же он выглядел неделю назад, ранним утром понедельника, на встрече с представителями одной из африканских стран, когда медленно, с расстановкой, сообщал присутствующим: «Также особое внимание мы уделяем вопросу инвестиций российского бизнеса в экономику наших партнеров…» При слове «инвестиции» наши партнеры из африканского государства нервно затеребили массивные золотые перстни.

Стоящая у стены Мария Захарова, директор департамента информации и печати МИДа, бросает в их сторону короткий взгляд, каким смотрит учительница, когда угрожает влепить двойку за поведение. Партнеры моментально перестают теребить кольца и перешептываться. В этот момент Лавров коротко сканирует зал взглядом и понимает, что на него началась охота. Человек, стоящий во втором ряду справа (фотограф Esquire), не знаком Лаврову. Пока представитель африканского государства произносит речь, Сергей Лавров несколько раз бросает напряженный взгляд в сторону фотографа. Я делаю шаг вперед, чтобы встретиться с министром взглядом, и показываю, что это мой фотограф. Лавров слегка кивает мне, но не расслабляется. «Звериная интуиция», – записываю я в блокноте. За моей спиной одна из журналисток шепчет соседке:

«Как у него получается так выглядеть? Тут лишний стакан воды на ночь выпьешь и отекаешь с утра, а он вообще в самолете ночевал». Стоит отметить, что Лавров не просто «ночевал в самолете». За три дня до переговоров он провел тридцать семь встреч на маршруте Москва – Бонн – Мюнхен – Бишкек – Москва.
Тот же вопрос я задал ему неделю назад в Москве, и Лавров ответил: «Если честно, это гены. Спасибо папе с мамой. Ну и так, по мелочи: каждое утро растяжка, велотренажер, по воскресеньям, если удается, – футбол».

ДНЕМ В ТОКИО Я ВЫРУБЛЮСЬ НА ПОЛТОРА ЧАСА. Проклятый джетлаг. В этот момент Лавров начнет второй раунд переговоров с японцами. Многие журналисты в зале приемов посольства России станут клевать носом. Есть такая профессия – ждать. Официальное заявление двух российских министров и двух японских – иностранных дел и обороны (токийская встреча проходит в формате «два плюс два») – переносится то на полчаса, то еще на сорок пять минут. Во время общего выхода к прессе слово «Курилы» никто так и не произнесет, хотя становится ясно: переговорный процесс затягивается в том числе из-за островов. В этот момент японские ультраправые выкрикивают что-то из мегафонов – за стенами посольства стихийный митинг, который едва успевают разгонять бойцы токийского ОМОНа, похожие в своей амуниции на броненосцев. Лавров и бровью не ведет. За своей трибуной на совместном выходе к прессе он стоит прямо, даже не переминаясь с ноги на ногу. Каждый журналист, чья голова резко падает от недосыпа, встречает на себе его укоризненный взгляд и тут же просыпается. Выступление министров переводят на два языка, все тянется, как во сне, и Лавров, будучи не в силах повлиять на процесс, поворачивается к Сергею Шойгу, переговаривается с ним, и они смеются над какой-то шуткой. Иначе всю эту процедуру действительно не выстоять.

О работоспособности министра иностранных дел ходят легенды. Приезжает в высотку на Смоленской чуть ли не первым, после любой командировки, сколь бы длительной она ни была. Эти рассказы, подтвержденные многочисленными очевидцами, создают полное ощущение, что Лавров не человек, а абсолютное оружие, предназначенное исключительно для отстаивания интересов государства на международной арене. Супергерой из блокбастеров в идеально сидящем костюме, которого и дома называют по имени и отчеству. Но супергероев теперь даже в кино очеловечивают – сценаристы придумывают им хобби, наделяют их страхами и юношеской ранимостью, спрятанной где-то в глубине души.
– А дома он что, тоже министр? – интересуюсь я у дочери Лаврова Екатерины, когда мы пьем кофе у нее в офисе. – Вот, например, он когда-нибудь проверял у вас домашнее задание, дневник, там, я не знаю… английский язык?

– Вообще-то папа не пропускал ни одного родительского собрания, пока мы жили в Нью-Йорке, – Катя укоризненно смотрит на меня. – Он проверял мои курсовые, учил водить машину, первым прочитал мою диссертацию.

– Отцы, как правило, контролируют своих дочерей, – я пытаюсь применить собственный опыт отца двоих девочек, – особенно если отец – постоянный представитель России при ООН.

– Он никогда не давил на меня. Не старался излишне опекать. Мне доверяли, – Катя улыбается. – Я росла очень свободным ребенком.

– Вы помните, что отец подарил вам на совершеннолетие?

– Песню. Папа подарил мне песню, которую сам сочинил и записал на диск. Это было на домашнем ужине. Он вообще такой, – Катя на секунду задумывается, подбирая нужное слово, – домашний.

Домашний. Я смотрю на акварели современных российских художников, развешанные по стенам Катиного офиса, и еще раз повторяю про себя: «Человек домашний».

Я пытаюсь представить это монтажной нарезкой из какого-то тизера к кинокартине: утром пять часов напряженных переговоров с американцами, потом пять двусторонних встреч с европейскими делегациями, в перерыве между ними Лавров в машине пишет стихи, а вечером он приезжает домой, переодевается в спортивный костюм и идет во двор, чтобы дать дочери очередной урок вождения.

– С педалью газа аккуратнее!

– Пап, а чего там Кондолиза сказала, будут они в Ираке воевать?

– Да ну ее! – Лавров открывает окно автомобиля. – Кать, сцепление не бросай, а.

Так или примерно так я бы написал эту сцену в сериале про Лаврова, которому, по рассказам дочери, понравились и «Карточный домик», и «Родина». В коридорах МИДа я расскажу министру о своей беседе с американскими продюсерами, которые закинули мне идею фильма про Лаврова для международного проката.

– А хороший сериал мог бы получиться по вашим дневникам, Сергей Викторович.

– Не веду дневников! – бросит министр и быстрым шагом двинется на очередную «двусторонку».

Этот ответ можно считать преступлением не просто перед кинопродюсерами (черт с ними, они просто алчные), но перед историками, которым я и являюсь по первому образованию. Особенно интересно было бы почитать записи министра, касающиеся 2014 года. Во время одной из наших встреч я спрошу его, когда ситуация была тяжелей – в 1980-е, когда был Рейган, санкции, «СССР – империя зла» и Афганистан, или последние три года?

– Безусловно, жестче сейчас, – ответит он не задумываясь. – Тогда существовали две империи: Западная и Советская, каждая из которых подогревала конфликты с соперником на территории третьих стран. Но никогда на своих границах и никогда напрямую. Даже публичная риторика была мягче. Тогда оба лагеря не переходили грани дозволенного. Сегодня никаких правил больше нет.

Осенью 2014-го, в разгар игры без правил, Лавров сказал мне в телеинтервью: «От нас мир не шарахается, я вас заверяю». И в этом была серьезная заслуга МИДа. В то время как американские партнеры рассылали правительствам Евросоюза и Азии «методички» по общению с российской стороной (отказ от двусторонних визитов, жесткая позиция по Крыму, поддержка санкций), Лавров демонстрировал марафонский темп, перелетая из столицы в столицу, разговаривая по телефону, создавая альянсы и контр-альянсы. После того интервью мы еще полчаса курили в моей гримерке в Останкине, и Лавров рассказывал о своем вчерашнем графике: утром вылет из Москвы, переговоры, три телефонных разговора с Керри, еще две встречи, телефонная линия с Берлином и Парижем по ситуации на Украине, две поздние встречи, вылет в Москву, по прилету опять Керри.

ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ ДО РЕЙСА, который вылетает из правительственного аэропорта «Внуково-2», просыпаешься в абсолютном страхе опоздать. Чувствуешь себя героем фильма «Начало» Кристофера Нолана: по сюжету человека, спящего на стуле, резко сталкивали в ванну с водой, чтобы немедленно разбудить. К воротам аэропорта нельзя приехать позже ни на минуту – Лавров любит порядок. Пресса, которая нередко следует за ним, не помещается в автобус сопровождения и в самолете занимает почти весь третий салон. О том, что он делает и с кем встречается, постоянно сообщают ведущие СМИ. Причем не только российские. Первую встречу Сергея Лаврова с новым госсекретарем США Рексом Тиллерсоном в Бонне отдельным сюжетом покажут и Euronews, и CNN, и BBC. По итогам полуторачасовых переговоров и Лавров, и Тиллерсон сделают раздельные заявления для прессы. Свое Техасский Тирекс – как на родине называют нового главу американского госдепартамента, уроженца южного штата, – зачитает по бумажке. Российский министр выйдет к журналистам свободно, энергично, но максимально сдержанно, руки он будет сжимать в кулаки, чтобы сосредоточиться.

Журналисты на месте часто работают в режиме протокола – это съемка и запись первых минут переговоров. Есть даже такое понятие, как «раздача по пулу». Это когда в комнате, где Лавров встречается со своим иностранным коллегой, умещается мало народу, и акулы пера с самого начала бросают монетку – кто из них пойдет на встречу и всю первую информацию немедленно раздаст остальным. Лавров еще не успеет обменяться любезностями (то есть формальностями) с Тиллерсоном, как журналистка The Telegraph неожиданно сорвется: «Будет ли преодолена турбулентность в отношениях между Россией и США?» «We should not interfere in a domestic matter of other countries (Мы не должны вмешиваться во внутренние вопросы других стран. – Esquire)», – молниеносно парирует российский министр на безупречном английском. «Спасибо, коллеги!» – так же молниеносно в сторону The Telegraph бросит Мария Захарова, намекая, что для вопросов сейчас не время и прессе пора выходить.

Два источника в МИДе России рассказали мне, как несколько лет назад на очередных переговорах в ответ на фразу Керри о том, что США никогда не диктуют своим партнерам, какую внешнюю политику проводить, Лавров публично передаст Керри одну из перехваченных американских «методичек» по отношениям с Россией. Три года спустя за короткой беседой в мидовском особняке на Спиридоновке я спрошу Лаврова о той ситуации.

– Без комментариев, – ответит министр и продолжит после паузы: – По бокалу красного?

– Конечно, – стремительно соглашаюсь я, проигрывая варианты: поговорим минут пять, еще пять будут нести вино, потом еще минут десять, пока мы его выпьем, – итого около двадцати минут вместо обещанных десяти, а вслух говорю: – Как бы вы одной фразой охарактеризовали наши отношения со Штатами?

– Ожидание, – практически без паузы отвечает министр. – Сегодня все развивается по инерции, поскольку на местах еще сидят люди Обамы. Мы не можем приступить к полноценной работе – команда Трампа еще не сформирована. Я не знаю, сколько времени это у него займет. Обама после Буша менял людей в течение восьми месяцев. Не думаю, что у Трампа получится быстрее.

– Как вам Тиллерсон? – интересуюсь я. – Удается выстроить отношения?

– Вполне, – кивает министр. – У меня вообще со всеми госсекретарями были если не приятельские, то хорошие отношения.

Лавров вспоминает случай в Брюсселе, когда на пресс-конференции на столе не оказалось флага США, и Пауэлл в шутку взял в руки российский флаг и сфотографировался с ним. Сейчас это невозможно представить, но тогда еще были уместны подобные шутки.

– Безусловно, – ухмыляюсь я, – особенно «хорошими» ваши отношения были с Кондолизой Райс. Настолько хорошие, что Гленн Кесслер из Washington Post написал про вас: «Лавров в совершенстве овладел техникой доведения Кондолизы Райс до бешенства». Вы ей очень нравились и пользовались этим, говорят американские журналисты, правда, не под запись.

– Нравился? Вранье! – протестует министр, улыбаясь. – Мы просто очень тепло и тесно общались с Кондолизой.

Лавров лукавит. Он нравится западной прессе, нравится нашим дипломатическим противникам. И он об этом знает.

То, как они шутили с Керри после сложнейших переговоров по Сирии, то, как в тесных коридорах Мюнхена с Лавровым стремились коротко, с глазу на глаз, переговорить министры, еще пять минут назад грозившие ужесточением санкций в отношении России, то, как Лавров общался с журналистами, пока они змейкой из тетриса обходили его, не решаясь задать вопрос, – все это не дежурные элементы дипломатического протокола. Многие из министров только начинают свой путь в большой дипломатической игре, иные пройдут «транзитом», не продержавшись на своих постах и пары лет, тогда как Лавров остается самым опытным участником мирового элитного клуба дипломатов, с которым каждый из них стремится установить личные отношения, заручиться поддержкой.

На свое выступление на ежегодной Мюнхенской конференции по безопасности в этом году, где он призвал «перейти к честной работе, не отвлекаясь на ложь и вымыслы», и начать таким образом новую эпоху post-fake в противовес пресловутой эпохе пост-правды, Лавров опаздывал. И Вольфганг Ишингер, видный немецкий дипломат, шутил – мол, не волнуйтесь, мой друг Лавров в здании, наверное, отошел вымыть руки.

– Вообще, дипломаты могут говорить друг другу публично самые жесткие слова, яростно защищать интересы своих стран, – Лавров делает глоток вина. – А после вместе сидеть и выпивать.

– То есть при личных встречах все друзья и понимают всё, а потом публично принимаются совершенно противоположные, иногда абсурдные решения? – Я беру в руки бокал. – Получается как в анекдоте: по отдельности мы приличные люди, а все вместе – такое дерьмо.

– Это проблема большинства развитых политических систем, – улыбается Лавров, поправляя очки. Совсем как на той пресс-конференции, где прозвучало хрестоматийное теперь «Дебилы, бл…».

Фразы, ставшие мемами, – еще одна черта фирменного стиля Лаврова. До «дебилов» было еще предписываемое министру «Who are you to fucking lecture me (Кто вы та- кие, чтобы, черт побери, меня поучать. – Esquire)», якобы сказанное в разговоре с Дэвидом Милибэндом.

– Я сказал Милибэнду, что один из европейских министров в разговоре со мной тет-а-тет назвал Саакашвили fucking lunatic (чертов сумасшедший. – Esquire). Это англичане все переврали, – разъясняет Лавров, как все было на самом деле, пока в особняке на Спиридоновке собирается делегация Армении.

На лицах армян немой укор. Кажется, что сейчас они хором скажут мне что-то вроде: «По-братски просим, можешь сейчас отойти от него? У Сергея Викторовича времени и так нет, а тут ты еще, да? А у нас Карабах, Турция, вопрос по электроэнергии и еще дочке в МГИМО тройку поставили». Я никогда не шутил с армянами и пытаюсь раствориться в толпе. Вероятно, это самая запоминающаяся встреча из всех, на которых я побывал. Прежде чем зайти в зал для переговоров, армянская делегация обступает Лаврова, и практически каждый участник что-то говорит министру. На лицах – палитра эмоций: жалость, негодование, обида. Лавров коротко отвечает каждому. В его мимике читается: «Разберемся, не волнуйтесь, постараемся решить, да понятно все, поможем». Очевидно, что это не эпизод дипломатического раута, а встреча со старшим товарищем, который выслушает, даст совет, поможет несправедливо обиженному, защитит, если потребуется.

Я делюсь наблюдениями со знакомым армянским бизнесменом. «Ну а к кому еще странам бывшего Союза идти, чтоб наши дела разрулили? – он щелкает пальцами. – У нас только и есть, что Путин да Лавров». И я молча соглашаюсь с этой гиперпацанской парадигмой. По моим наблюдениям, Лавров умеет говорить и на этом языке. «С ним, наверное, пить хорошо, – предполагает мой армянский товарищ (вообще, это в стиле нашего электората – измерять политика по шкале «выпил бы с ним или нет»). – Вот зятю-то с ним повезло!»

Насчет «повезло» я спросил у Кати. В самом деле, вот так встречаешься ты с девушкой, она в какой-то момент ведет тебя знакомиться с родителями, ты входишь, а там целый Лавров сидит (отлично подошло бы для рубрики Esquire «Каково это…»).

– Отец вообще не особенно интересовался моей личной жизнью, я всегда выбирала сама. И в тот раз все прошло очень спокойно. Посидели, поговорили очень коротко, и отец уехал.

«Я люблю убеждать. Но иногда и меня убеждают, – говорит сам Лавров. – Редко, но бывает». Видимо, это был как раз такой случай.

– Кажется, в тот день было событие поважнее, – вспоминает Катя. – Тогда «Спартак» играл.

Про «Спартак» давно все знают. Это главная страсть министра. Долгое время он ходил с айфоном, на задней панели которого была выгравирована эмблема московского футбольного клуба. («Это я ему подарила», – расскажет мне Катя.) Кроме футбола, еще есть гитара и стихи.

– Любимый поэт – Высоцкий. Еще Есенин и Блок. Но Высоцкий – это наша современность.

– А какую иностранную музыку вы любите? Так, чтоб подпевать в машине?

– Музыку? – серьезно задумывается министр первый раз за время нескольких наших разговоров. – Вообще, хороший вопрос. Меня никогда не спрашивали о музыке. Люблю фолк, джаз. Нравится, как Бутман играет. Ну и «Битлз», конечно, люблю. И Синатру.

Это очень подходит министру по стилю. Кто-то сравнивает Лаврова с легендарным Громыко, советским министром иностранных дел, но если бы мне предложили подобрать политикам аватары, то я однозначно сравнил бы Лаврова с Синатрой. В своих классических костюмах, с легким загаром и широкой улыбкой, с безупречными манерами он остается одним из последних представителей эпохи большого стиля. Кстати, с Громыко Лавров виделся всего один раз, когда, по его же словам, «совсем молодым был приглашен на какую-то коллегию МИД, где Громыко выступал». Встречался ли Сергей Лавров с Фрэнком Синатрой, неизвестно.

МЫ ДОПИВАЕМ БОКАЛЫ. Лавров закуривает и предлагает мне. Я отвечаю ему, что бросил.

– Это вторая за сегодня, – доверительно сообщает министр. – Раньше садил по полторы пачки за день. Просыпался с сигаретой. Дальше сигарета вместо завтрака, сигарета после завтрака. Потом стал чуть тяжелее играть в футбол. Сначала бросил курить в машине, потом в кабинете. Потом перешел на четыре сигареты в день.

– Всегда завидовал тем, кто так умеет. У меня не получается. Либо курю запойно, либо не курю вовсе, – жалуюсь я.

– Дипломатическая выдержка, – смеется Лавров. – Обязан держать удар.

– Вы сегодня во сколько встали?

– Часов в семь. И лег вчера где-то около двух, – Лавров на секунду замирает, и я наконец вижу в его глазах усталость человека, который обязан держать удар последние двадцать три года: десять – на посту постоянного представителя России в ООН и еще тринадцать – на посту министра иностранных дел. Одна молодая сотрудница МИДа как-то поделится: «Мы не знаем другого Сергея Викторовича, он всегда – министр».

Мне хочется задать ему сакраментальный вопрос: «Зачем вы так долго этим занимаетесь? Можно ведь выбрать работу поспокойнее или вообще на пенсии мемуары писать?». Но я вспоминаю его «не веду дневников» и Катину фразу «дипломатия для отца – это жизнь» и спрашиваю:

– В тот момент, когда во время переговоров вам надоедает повторять одно и то же, а визави вас «не слышит», как вы успокаиваете себя, что делаете? Одни массируют костяшки пальцев, другие думают о том, что на даче крыша течет.

– Я постоянно думаю о «Спартаке»! – смеется министр и незаметно делает знак рукой.

Особняк приходит в движение: сотрудник ФСО подносит внешнюю сторону запястья ко рту и коротко командует, ко входу подают машину министра, из коридоров особняка выбегают сотрудники секретариата.

– Спасибо за беседу, – улыбается Лавров. – Теперь вы все знаете обо мне и о министерстве иностранных дел. Ну, или почти все.

После того как команда министра покидает дом приемов на Спиридоновке, я на прощанье обхожу парадный холл. За неделю я изучил его до мельчайших деталей: гобелены, витражи, деревянные стендовые панели. У перехода к каминному залу два бронзовых мушкетера. У правого на сапогах шпоры в виде круглых колесиков с острыми зубцами. Если провести по шпоре пальцем – этого многие до сих пор не знают, – она начнет вертеться. Как все в МИДе. Ну, или почти все.

esquire.ru