Нищета модернизации. Почему Россия пропускает одну технологическую волну за другой. Forbes

Даже когда в России активно говорили о модернизации, никто не ставил вопрос о локализации производства высокотехнологичной продукции, и якобы российский YotaPhone производился на Тайване.

Прошло более четверти века с тех пор, как распался Советский Союз и новая Россия взяла курс на построение современной рыночной экономики. Рынок в стране вроде бы появился, но экономика в своей сути не слишком-то изменилась. Мы по-прежнему добываем и продаем за рубеж нефть, газ и металлы (в 2016 году они обеспечили 62% экспорта), а ввозим машины, оборудование и транспортные средства (на них пришлось 50% импорта). При этом если в последние годы существования СССР страна так или иначе присутствовала на глобальном рынке готовой технической продукции, то сейчас лейбл Made in Russia в мире практически не встречается.

Самым фантастическим провалом стало, конечно, развитие отечественного рынка высокотехнологичных товаров — компьютеров, оборудования для беспроводной связи, сотовых телефонов, офисной техники. Конечно, в этой сфере мы отставали от западных стран всегда, но неудачи именно российского периода на советское прошлое списывать не стоит.

В 1980-е годы в СССР производились персональные компьютеры собственной разработки («Электроника БК-0011», «Микро-80», ПЭВМ «Агат» и др.), в то время как в большинстве стран Азии (в том же Китае, например) их не было. Этот потенциал мог быть использован — самым простым вариантом было бы создание совместных предприятий с западными производителями, переобучение в ходе развития производства своих инженеров и рабочих и затем начало выпуска собственно российских моделей.

По такому пути пошла в конце 1960-х корейская Samsung, объединившись с японской Sanyo и запустив производство видеотехники, чтобы позднее стать одним из мировых лидеров в сфере электроники. Были и другие варианты: например, наладить сборку из иностранных комплектующих, но с особым вниманием к инвестициям в новые технологические решения, отвечающие специфическим потребностям российского рынка. Однако эти стратегии применены не были, появившиеся было энтузиасты (компании «Формоза», R-Style, Rover и др.) к началу 2000-х годов заняли небольшие доли рынка. Я не говорю об оргтехнике, которую Россия сегодня полностью импортирует, равно как и о мобильных телефонах или оборудовании для организации сетей мобильной связи.

В результате в 2015 году Россия экспортировала нефти и нефтепродуктов на $156,9 млрд, что на 25% больше, чем Китай — мобильных телефонов ($124,9 млрд), а в 2016-м — уже на 14% меньше ($119,6 млрд против $138,8 млрд). Как получается, что мы практически стоим на месте (даже нефтедобыча у нас колеблется вокруг уровней РСФСР 1989–1990 годов), а тот же Китай идет вперед семимильными шагами?

Я бы остановился прежде всего на трех моментах.

Во-первых, Россия проиграла технологическую гонку из-за зацикленности на свой «особости» и доминанте вопросов безопасности. Несмотря на то что сейчас более 90% отечественного рынка ноутбуков и почти 100% рынка планшетов контролируют иностранные производители, мы по-прежнему ориентируемся на потребности силовых структур и желание использовать в поддерживаемых государством проектах только отечественные комплектующие (знаменитый «полностью российский» компьютер «Эльбрус-401» производится с явным прицелом на оборонную промышленность и военных). Это закрывает перспективы экспорта и выхода на мировой рынок, на чем поднимались в последние десятилетия все новые производители электроники и что, как показала их история, сделать достаточно несложно: Россия вполне могла воспользоваться своими технологическими заделами и низкой стоимостью рабочей силы в начале 1990-х или после дефолта и девальвации 1998 года. Однако ничего предпринято не было, и сегодня Вьетнам продает за рубеж мобильных телефонов и ноутбуков на $36 млрд — в 2,5 раза больше, чем Россия вооружений. Вне мирового рынка современный хай-тек не существует, чего у нас упорно не хотят признавать.

Во-вторых, это корпоративная организация. В России так и не поняли, что в сфере высоких технологий выигрывают компании, которые действуют не только ради извлечения прибыли, но и ради того, чтобы превратить своих основателей (и иногда и работников) в некий эталон (в свое время я называл такие структуры «креативными корпорациями»). Примером может служить китайская Huawei, которую уже 30 лет возглавляет ее основатель Жэнь Чжэнфэй. Компания начинала как кооператив, занимавшийся перепродажами в Китае импортных АТС, но и сегодня фирма, по сути, принадлежит коллективу, не котируется на бирже, имеет уникальную систему коллективного СЕО и в какой-то степени является образцом капиталистической эффективности в коммунистическом Китае и примером социалистически построенной компании глобального уровня. Этот подход, хотя он может казаться несколько экзотическим, тем не менее идеально отвечает потребностям создания новых технологических компаний, строительство которых требует взгляда вперед на десятилетия, а не стремления получить прибыль здесь и сейчас, на что обычно ориентирован весь российский бизнес. К сожалению, у нас как не было, так и нет ни технологической, ни какой-либо иной крупной компании, запущенной с нуля и несколько десятилетий управляемой командой основателей.

В-третьих, это внимание, которое должно уделяться в ходе модернизации технологическим инновациям и интеллектуальному капиталу в целом. Та же Huawei с первых лет вкладывала в исследования и разработки суммы, превышавшие ежегодную чистую прибыль. В 2015 году ее бюджет на НИОКР составил $9,25 млрд, что в 10 раз больше, чем отечественные власти выделили в том году Российской академии наук. Численность той категории работников, которую китайская статистика относит к «научно-техническому персоналу», составляет у Huawei 79 000 человек, или 43% общего числа сотрудников. Технологические и конструкторские офисы компании открыты более чем в десятке стран, что позволяет постоянно держать руку на пульсе новейших технологических решений. Неудивительно, что компания в год производит и реализует на высококонкурентных рынках более 60 млн ноутбуков, планшетов и смартфонов, тогда как в России подобной продукции собирается не более 600 000 штук ежегодно, а расходы на научные разработки и исследования при этом исправно сокращаются как менее приоритетные по отношению к развитию подразделений по организации «гибридных войн» в интернете и развертыванию пропагандистских кампаний. Выручка Huawei в 2015 году составила $60,8 млрд, а по итогам 2016-го может вырасти почти на четверть и превысить выручку «Роснефти» с ее $74,4 млрд.

Современный мир — это мир высоких технологий, и эти высокие технологии представлены не только такими компаниями, как Amazon, Google или Yandex, но также (и прежде всего) теми, кто делает столь популярный ныне виртуальный мир возможным. Коммуникации и интернет — всего лишь надстройка над тем технологическим сектором, в котором воплощаются самые прорывные инновации, сектором, который при всей своей технологичности остается все же промышленным. Неудачи российской модернизации — а они, я убежден, будут преследовать нас и далее — вызваны прежде всего вопиющим пренебрежением к производству, развитие которого сделало недавно отстававшие страны вполне современными экономиками. По данным Всемирного банка, Россия в 2014 году по объему высокотехнологичного экспорта ($9,84 млрд ) отставала от нищего в прошлом Вьетнама ($30,86 млрд) более чем втрое, от Сингапура — почти в 14 раз ($137,4 млрд), а от Китая ($558,6 млрд) — в 57 раз. При этом даже в годы, когда в России активно говорили о модернизации, практически никто не ставил вопрос о локализации производства высокотехнологичной продукции, и якобы российский YotaPhone производился на Тайване.

Сегодня, когда Россия полностью отдала рынок современной компьютерной и коммуникационной техники иностранным компаниям, а мобильные телефоны в стране просто не производятся, никакая модернизация без создания конкурентоспособных компаний в данной сфере невозможна. Тот же китайский опыт показывает, что максимально эффективной является экспансия на конкурентные потребительские рынки, развитие которых определяется лишь предпочтениями покупателей, а не политическими обстоятельствами.

«Модернизация», которую попытались запустить при Дмитрии Медведеве, была обречена на провал уже потому, что ее движителями власти видели ядерную энергетику, космическую отрасль и биотехнологии — три сферы, в которых государственное регулирование в мире наиболее детализировано и роль правительств и госкомпаний в финансировании исследований и закупках продукции наиболее значительна. Между тем и корейцы, и китайцы, и вьетнамцы начали покорение мировых рынков с самых примитивных девайсов, нужных всем и каждому, и результат налицо. Даже несмотря на рад ограничений, которые те же США наложили на продукцию компании Huawei, затруднив ее приобретение фирмами, имеющими контракты с правительственными агентствами, компания прекрасно чувствует себя на других рынках и продолжает расти.

Конечно, история свидетельствует о том, что модернизация может быть начата любой страной на любом уровне развития — для нее прежде всего необходима политическая воля и общественный консенсус относительно того, что отставание от лидеров становится нетерпимым. Однако годы идут, и Россия — прежде всего из-за неадекватной политики властей и примитивного сознания идеологов — пропускает одну технологическую волну за другой, оставаясь пассивным потребителем того, что сейчас играючи выпускают страны, которым тот же СССР служил образцом всего пару поколений тому назад. И это означает, что нищета российской модернизации неискоренима, даже когда страна богатеет от экспорта природных ресурсов.

Владислав Иноземцев Forbes Contributor